Мужчины посмотрели друг на друга. Морган пожал плечами. Билл же приподнялся в кресле и потянулся к дверной ручке, но так ее и не коснулся. В верхних слоях атмосферы собирался ураган, и они не могли знать, когда придет время действовать, но, по крайней мере, ощущали, что оно пока еще не наступило.

Опять тишина. Когда Билл не мог уже больше ждать, он окликнул Руфуса снова, но ответа на этот раз не последовало. Они прислушались: едва различимое шуршание и тишина.

Ночью время тянулось особенно медленно. Ни один из мужчин и не подумал о сне — напряжение было слишком велико. Иногда они тихо переговаривались, как будто то, что находилось по ту сторону двери, еще могло их слышать.

— Помнишь, — сказал Морган, — я как-то рассуждал о том, насколько Руфус отличается от нас биологически?

— Помню.

— Тогда мы решили, что он не отличается. Я знаешь о чем подумал, Билл… Может быть, я даже знаю, что должно произойти. Допустим, в своем обратном развитии Руфус перешел на другую временну́ю линию. Такое могло случиться с любым человеком. И почти наверняка случилось бы. Твои предки вовсе не обязательно отличались от нас или были инопланетянами, и способности к мутациям у тебя не больше, чем у любого другого человека. Просто, снова становясь молодым, попадаешь в другую цепь. В обычных обстоятельствах мы бы никогда и не узнали, что она существует. Может существовать связь между нашим Руфусом и Руфусом из другой цепи, но мы бы никогда об этом не узнали.

Он без всякого выражения глянул на дверь. И немного вздрогнул.

— Но это не важно. Я думаю о том, что чем дальше он уходит от нас, тем ближе он оказывается к главной колее того — другого — мира. Когда он окажется на ней…

Они поняли, чего они ждут. Когда встретятся два мира, что-то должно произойти.

Билл даже вспотел. «Была ли у человека такая возможность раньше? — подумал он. — У Моргана? У меня? А если бы была у всех, у меня бы была? Наследственность. Неудивительно, что мы с Руфусом перестали понимать друг друга, когда он пустился вспять… А каков был бы я? Я не был бы собой. Был бы кем-то другим. Да, вопрос. Эквиваленты. Двусмысленности. Ничего этого я не хочу сейчас знать. Но может быть, когда мне будет семьдесят-восемьдесят, я стану думать по-другому. Когда утрачу вкусовые ощущения или зрение, когда все чувства притупятся, я, может быть, и вспомню…»

В этой потаенной мысли было что-то стыдное, и он стряхнул ее. На какое-то время. На долгое время. Возможно, на много лет.

А напряжение не отпускало. Не просто не отпускало, но еще и росло. Они много курили, но от двери не отходили. Они так и не могли понять, чего ждут, но не уходили. Напряжение держало их на месте. Медленное время миновало полночь и двинулось к рассвету.

Пришел рассвет, а они все еще ждали. В доме стояло напряженное молчание, и, казалось, воздух застыл настолько, что не хочет проходить в легкие. Когда в окна начал пробиваться свет, Морган с большим усилием поднялся и спросил:

— Как насчет кофе?

— Свари. Я здесь подожду.

И Морган пошел вниз, двигаясь с почти ощутимым затруднением, наверное вызванным целиком психологическими причинами; в кухне он наливал воду и насыпал кофе руками, которые вдруг утратили всякую ловкость. Кофе начал испускать аромат, за окном было уже совсем светло, когда в доме вдруг раздался какой-то не поддающийся описанию шум.

Морган застыл, прислушиваясь к вибрирующему, звенящему звуку, который медленно стихал. Звук раздался сверху, приглушенный стенами и перекрытиями. Он неприятно ударил по ушам, затихая какими-то ощутимыми волнами, подобными волнам, расходящимся по поверхности воды. И напряжение в воздухе неожиданно прорвалось.

Морган ощутил, как немного осел от облегчения, словно именно напряжение поддерживало его в период долгого ожидания. Он не заметил ни как бежал по дому, ни как поднимался по лестнице. Следующим, что он запомнил, была фигура Билла, неподвижно стоящая перед открытой дверью.

Кажется, внутри было весьма темно. Но там же появилось множество светлых точек — они беспорядочно двигались, вспыхивая и угасая, точно светляки. Пока мужчины смотрели, огни начали тускнеть и пропадать, — может, это была просто галлюцинация.

Но то, что стояло, повернувшись к ним лицом, в дальнем конце комнаты, галлюцинацией не было. Не совсем. Там был кто-то.

Кто-то чужой. Ни глаза, ни рассудок двух мужчин не могли помочь им — существо нисколько не походило на человека. Никто, кому довелось бы на краткий, ошеломляющий миг встретиться с чем-то столь замысловатым и вместе с тем чуждым, не смог бы удержать в сознании этот образ, даже если бы ему это и удалось на одно мгновение. Этот образ сотрется из памяти быстрее, чем изображение с сетчатки, потому что в человеческом опыте нет параллелей, к которым можно было бы обратиться для сравнения.

Они поняли лишь, что существо на них посмотрело, как и они посмотрели на него. Было что-то невероятно странное в этом обмене взглядами, обмене с тем, кто, кажется, и смотреть-то не мог. Словно тебе ответило взглядом здание. Но хотя они не могли описать, как существо встретило их взгляд — каким заменителем глаз, какой частью тела, — они поняли, что оно обладает личностью, сознанием. И личность эта была чуждой им, как и они ей. В этом они не ошибались. Удивления и неузнавания были преисполнены черты существа и его неописуемый взгляд, точно так же как их взгляды были преисполнены удивления и недоверия. Какое бы внешнее обличье ни принимал разум, он всегда понимает, когда встречает чужака. Он понимает…

И они поняли, что существо перед ними — не Руфус и никогда им не было. Но все же оно было очень отдаленно знакомо, в какой-то отчаянно странной манере. Под всей сложностью новизны, в одной или двух основных чертах существо было знакомо. Но знакомое было изменено, искажено так, что только инстинкт, а не рассудок мог почувствовать все это за то недолгое время, что они стояли и смотрели на него.

Время действительно оказалось недолгим. Невероятная фигура на неизмеримо краткое мгновение возникла перед ними из темноты, уставив на них взгляд. Существо стояло неподвижно, но в такой позе, словно застыло в каком-то поспешном действии. Как если бы короткая вспышка ненадолго наполнила темную комнату изумлением и напряженным молчанием.

И вдруг по всей комнате вихрем пронеслись шум и движение. Будто перед